И даже небо было нашим - Паоло Джордано

Мы и в этот раз сможем быть вместе. Из всех дел, что мы с тобой затевали, это самое важное.

Но это была неправда. Для меня его дело уже не было самым важным из всех. Ада сидела на диване и зачарованно разглядывала комиксы.

– Нет, – сказал я.

Берн кивнул, держа на руках коробку, перед уже открытой дверью:

– Вызови лифт. Можешь?

Я прошел мимо него, нажал на кнопку. Пока лифт поднимался, мы не сказали друг другу ни слова. Я смотрел на Берна, а он смотрел себе под ноги. Двери раздвинулись, Берн зашел внутрь, лифт закрылся. И больше я его не видел.

Томмазо резким движением отбросил одеяло, показались его незагорелые ноги. Он встал.

– Осторожнее, – сказала я.

Похоже, к нему опять вернулось самообладание. Он босиком прошел в ванную. Послышался звук открываемого крана, льющейся воды. К его рассказу больше нечего было добавить. Остальное я уже знала из его свидетельских показаний на процессе, где заочно судили Берна и Данко. Я знала об этом и из показаний других свидетелей, и из реконструкции событий, которые были опубликованы в газетах.

Накануне поздно вечером Томмазо позвонил Николе. Он просто не знал, кому еще позвонить, он был в панике; вот так и получилось, что он предупредил Николу. Возможно, Николе удалось бы образумить Берна и остальных и тогда дело не дошло бы до арестов. Никола поговорил бы с ним, как друг. Как брат, которым он ему и был.

Никола приехал в «Замок сарацинов» с одним из своих коллег, Фабрицио. Оба были не при исполнении, но при оружии. Бульдозеры уже стояли наготове, а перед ними выстроились в живую цепь ребята из Обители, в сдвинутых на лоб беретах, с шарфами, обмотанными вокруг лица, замерзшие после ночи, проведенной под открытым небом. Наччи препирался с Данко, в котором сразу определил главаря, и было неясно, узнал ли он с самого начала в стоявшем рядом человеке племянника Чезаре и Флорианы, с лицом, прикрытым шарфом, в слабом предутреннем свете. Ведь заря еще не занялась.

Никола подошел как раз в тот момент, когда Наччи напал на Данко. Да, хозяин «Замка» первый начал: попытался сорвать шарф, которым у Данко была закрыта нижняя часть лица. Данко оттолкнул Наччи, а Никола их разнял. Затем Никола сказал Данко, что он из полиции, и схватил его за руки, чтобы надеть наручники. Тогда Берн набросился на брата, чтобы защитить друга, а другой полицейский, Фабрицио, вступился за коллегу. А Наччи побежал в «Замок», чтобы вызвать настоящую полицию.

Тем временем живая цепь протестующих распалась в нескольких местах. Бульдозеристы, не выспавшиеся, раздраженные помехой в работе, решили воспользоваться этим и двинули свои машины в образовавшуюся брешь. Кто-то из активистов (его имя к началу процесса осталось неизвестным) поддался панике. Он бросил одну из самодельных бомб, которые были спешно изготовлены прямо перед акцией. Заряд оказался сильнее, чем было задумано: у ребят не хватило времени опробовать этот маленький арсенал в деле. Бомба была не настолько мощной, чтобы опрокинуть бульдозеры, а смогла лишь остановить их. И разметать активистов по земле – под оливами, помеченными блестящими красными крестами. Двух ребят ранило – одному болт попал в плечо, другому в глаз, но ранения были легкие.

Никола и его коллега инстинктивно схватились за пистолеты, которых у них в тот день даже не должно было быть с собой. Фабрицио пустился в погоню за парнем, бросившим самодельную бомбу, Никола остался с Берном и Данко, остальные разбежались. То, что случилось в следующие несколько мгновений, видел только водитель бульдозера – но не очень отчетливо, ему мешали дым и еще не осевшее облако измельченной почвы и пыли.

Он разглядел, что Берн лежит на земле, а Никола стоит рядом на коленях, приставив ему ко лбу пистолет. Потом он услышал громкий звук, но это не был пистолетный выстрел, звук показался ему более глухим. Никола упал, Данко нагнулся над ним, все еще держа в руках лопату, которую через несколько секунд отбросил прочь. Бульдозерист вышел из машины, чтобы помочь Николе. Но, когда он приблизился, Данко уже успел скрыться, остался только Берн: он смотрел на тело брата изумленным, непонимающим взглядом. Водитель попытался задержать его, но Берн бросился бежать вниз по склону холма, через оливковую рощу, которой скоро предстояло исчезнуть, превратиться в поле для гольфа с пышной, блестящей на солнце травой.

Томмазо вышел из ванной, но на минуту задержался в гостиной. Чтобы посмотреть на спящую Аду, подумала я. Когда он вернулся в спальню, от него пахло зубной пастой.

– Попробуем хоть немного поспать, – сказал он.

– Я сейчас уйду.

– Уже слишком поздно, чтобы возвращаться одной. Меня будет глодать чувство вины.

– Чувство вины? Тебя?

– Ты поняла, что я имею в виду. Просто сейчас ты слишком взволнованна. Можешь лечь здесь. Матрас у меня только один, но ночью я не ворочаюсь. И с этой стороны он не такой грязный, как кажется.

– Правда? Да тут повсюду шерсть Медеи. Повсюду, кроме нее самой.

– Я бы не назвал шерсть Медеи грязной. Но все равно можно ее стряхнуть. Медея, уйди отсюда.

Я очень устала. Если бы я в тот момент села за руль, мне пришлось бы до самого дома бороться со сном. И, возможно, я не смогла бы встать вовремя рождественским утром, после всего, что мне довелось услышать.

Томмазо встал на корточки на матрас и начал подбирать с него остатки собачьей шерсти.

– Ну вот, – произнес он. – А то я целую неделю не видел ни одного клопа.

– Что?

– Шучу. Расслабься.

Он взял подушку, лежавшую под другой, – той, на которой почти всю ночь покоилась его голова, словно отлитая из серебра. Он безуспешно попытался придать этой сплюснутой подушке привлекательный вид.

– Не надо, сойдет, – сказала я. – Не беспокойся.

Он улегся на свою половину, достаточно близко к краю, чтобы оставить мне как можно больше места. Я сняла туфли, но осталась в блузке и джинсах. И скользнула под одеяло.

Во время бегства через оливковую рощу Берн, Данко и Джулиана каким-то образом встретились. Возможно, у них там было условленное место, или же их план был продуман более тщательно, чем представлялось прокурору. Позднее в башне в Скало было найдено белье всех троих и остатки еды.

Томмазо лежал, повернувшись ко мне спиной. Он не двигался и казался спящим, но он не спал. Тот, кто с самого начала был моим соперником, но соперником несчастливым, и с кем я теперь делила постель. Я положила руку ему на плечо, у меня не было на это никакого права, я никогда бы не подумала, что сделаю это, но я